Ну а начался наш разговор более чем традиционно - с рассказа о семье, «о корнях».

- Я родилась у Северного Ледовитого океана, возле Нарьян-Мара. Мама сначала работала дояркой, потом продавцом, отец - всю жизнь зоотехником. У меня две сестры и брат. Мама всегда говорила: «Мои девчонки никогда не будут доярками или продавцами. Я их всех выучу». И вот мы рискнули уехать с Севера, обосноваться поближе к центру, осели, в итоге, в Мариинске. Там я и окончила школу. Училась прилично, занималась спортом.

У мамы сестра жила в Риге, туда я и поехала поступать в университет на исторический факультет. В то время в Латвии по-русски очень плохо говорили. Меня спрашивают: «Вы откуда?». «Из Кемерова» - отвечаю (про Мариинск мало кто знает). А в Латвии есть курорт, Кемери называется. И вот в приемной комиссии решили, что я «их». Три экзамена сдала на «отлично», оставалось сочинение. И тут они поняли, что я из Кемерова, а не из Кемери. Поставили «четыре»: «Тут запятую не нужно было ставить». Я стала спорить. «Ну, можно и поставить, но лучше не надо». В итоге - не поступила. И, слава Богу, что я в Прибалтике не осталась! Сами знаете, что сейчас там с русскими происходит.

Вернулась в Мариинск, приняли в педучилище. Я его с отличием окончила, поступила в Томский госуниверситет на исторический факультет. Меня распределили в педучилище, два года я там отвела историю. Потом прошла конкурс в аспирантуру, окончила ее.

Тема моей работы была: «Духовные интересы рабочей молодежи». Для практической ее части я проводила социологические исследования - опросила молодежь ГПЗ-5, с судостроительного завода Моряковки, поехала на КМК в Новокузнецк.

- И какие же «духовные интересы» были у молодежи в те времена?

- Разные. Но самое главное, что я просто не встречала молодых людей неграмотных. Многие читали, смотрели фильмы, театр тоже посещали. Правда, в симфонической музыке был полный провал, наверное, и сегодня изменений тут мало.

Если же сейчас проводить подобное исследование, то, я думаю, результаты будут намного хуже. По статистике, два миллиона наших подростков не умеют читать и писать. Тогда, в 60-е, неграмотных вообще не было - кто-то семь классов окончил, кто-то в вечернюю школу ходил, но почти все старались учиться.

После защиты диссертации меня хотели оставить на кафедре в университете, но в ТУСУРе, (тогда ТИРиЭТе) открывалась кафедра научного коммунизма, преподавателей не было. Никто толком не знал, что это за предмет такой. И мне в Обкоме партии сказали - будешь читать. Рассуждать не приходилось: «Партия сказала, комсомол ответил - есть».

Меня в институте сразу же нагрузили общественной работой, я отвечала за самодеятельность, много лет была заместителем секретаря партбюро по идеологии. Хотела работать над докторской, но только придешь в библиотеку - вызывают. Недели две пройдет - материал уже ушел. Писала в основном статьи, посвященные общественно-политической практике студентов. Занималась созданием комплексной программы воспитания студентов на весь период обучения. Работа была очень большая, воспитание рассматривалось по всем разделам: эстетическое, идеологическое... Такую программу требовало министерство, снижали балл институту, если ее не было.

Параллельно преподавала философию, читала курс научного коммунизма, этику, в Доме партийного просвещения тоже заведовала кафедрой философии и научного коммунизма. Часто читаешь лекцию, смотришь - кто-то из наших из зала подмигивает. Тогда все руководители обязаны были пройти партийную школу.

- А как к лекциям по научному коммунизму студенты относились?

- Думаю, все здесь зависит от преподавателя. Считаю, что мой предмет студенты любили, ходили очень хорошо, лекции писали. По нему же госэкзамен был. Комиссия, знаете, какая! Преподаватель, его ассистент, представитель парткома, человек из партбюро, а председателем комиссии назначался кто-нибудь из другого вуза.

Я не могла «как положено», стандартно читать свой предмет. Например, у меня не получалась тема «развитой социализм» - нужно было доказать, что он «развитее», чем капитализм. Я просто давала нужные понятия и говорила, что «есть мнение о том-то и том-то». А раньше ведь нельзя было свою точку зрения иметь. Студента на экзамене спросишь: «А вы как думаете?». Он сразу терялся - в лекции вот так написано, какое тут может быть мнение?

Не получалась у меня тема «КПСС - руководящая сила», больше нравилось «Национально-освободительное движение», «Рабочее движение», «Современная эпоха».

- То есть те темы, что основаны на фактах. Все-таки, в первую очередь, вы историк.

- Наверное, да. Но не было такого, чтобы ребята не хотели идти на лекцию, даже в те времена, когда началась критика партии, у меня проблем не было.

Сейчас я читаю курс «Деловой этикет». Читаю его только на гуманитарном факультете - на первом курсе. Один только раз радиотехники четвертого курса попросили прочитать у них. И отношение их к предмету было совсем иным, чем у первокурсников. Они и доклады делали, и вопросами по имиджу, международному этикету заваливали. Просто к концу учебы ребята уже думают о трудоустройстве, им нужно понять, как правильно себя вести на собеседовании, как написать резюме, как произвести положительное впечатление на работодателя.

Особенно меня поразило последнее занятие – «Застольный этикет». Справа сидят гуманитарии-первокурсники, слева - четвертый курс, радиотехники. Я на это занятие всегда приглашаю директора одного из ресторанов, она приносит столовые приборы и посуду, показывает-рассказывает, как всем этим пользоваться. Радиотехники ее окружили, засыпали вопросами, все сняли на камеру. Гуманитарии же спокойно сидели и смотрели.

В общем, я поняла, что этот курс надо читать на старших курсах, когда студентам нужна помощь в вопросах трудоустройства.

Еще сейчас я веду политологию. Очень сложный предмет. В стране у нас все не ясно - с многопартийностью, изменениями в Конституции. Сложно и в том отношении, что курс маленький - восемь лекций, четыре семинара. Правда, студенты хорошо ходят, занимаются.

- Так их интересует политика? Принято говорить об аполитичности нашей молодежи…

- Скажу так - половина задает вопросы, хочет узнать больше, остальные тихо сидят и ждут зачет. Моя цель здесь в том, чтобы они узнали и прочитали как можно больше. Поэтому на контрольных я позволяю пользоваться лекциями.

- В период перестройки что было для Вас самым сложным - исчезновение из учебных планов курса, который Вы читали много лет, кризис власти, потеря авторитета партии?..

- В 1991-ом я как раз полгода училась в Москве, в МГУ, регулярно ездила туда на курсы. Так что сама видела все эти движения, изменения.

На экономическом факультете, например, шел семинар «Есть ли крепостное право при социализме?». Я, конечно, в ужасе. В итоге, на занятии доказали, что то, что претерпели крестьяне при советской власти - самое настоящее крепостное право.

Когда читаешь научный коммунизм, по любой теме надо давать критику «буржуазных теорий». Особенно удачно, по всем швам, мы разделывали Гелбрейта - американского социолога и политолога, советника президента. Причем трудов его и в глаза не видели, просто читали критику наших академиков и пересказывали ее.

И вот как раз тот самый Гелбрейт приехал в МГУ, читал лекции экономистам. С трудом, но все-таки удалось протиснуться на его занятие.

Я смотрела на него и не могла не восхищаться - какой он высокий, умный, знающий. Слушать его было приятно. Кто-то задал вопрос: «Не могли бы вы стать советником нашего президента?». Он улыбнулся, ответил: «Нет, с вашими проблемами разбирайтесь сами».

Я вернулась в Томск. Здесь еще читали научный коммунизм, в Москве уже нет. Потом заменили его научным социализмом, а через некоторое время убрали и этот предмет, как и историю КПСС, политэкономию.

- Все эти предметы исчезли из расписаний в одночасье?

- Саму кафедру философии и научного коммунизма убрали. Образовались кафедра социологии и культурологии и кафедра истории и политологии. А потом удалось организовать гуманитарный факультет, появилась кафедра истории и социальной работы.

- Не было ощущения, что почва из-под ног уходит? И привычной работы не стало, и факты из истории КПСС открылись, после которых сложно было относиться к партии по-прежнему.

- Тяжело было. Но я не ощущала потерянности и растерянности.

- Я знаю, что в это время Вы вышли из партии…

- Когда приехала из Москвы, все посмотрела, проанализировала… Не могла я уже по-другому. Не знаю, может, неправильно тогда поступила.

- Почему - неправильно?

- Я всегда работала в парткоме, была членом райкома. Для моих коллег мой уход был шоком, ударом, они не могли меня понять. Но я уверовала, что дальше так нельзя развиваться ни экономически, ни политически, ни духовно. Надо что-то менять.

В начале я поддерживала демократическое движение. Потом вижу - все партократы превратились в демократов. Просто создалась новая номенклатура. Всегда революцию делают одни, а ее плодами пользуются другие…

- О своей семье расскажете?

- Муж окончил ТИСИ, работал главным инженером, потом вернулся в институт, стал преподавать. Теперь он профессор, доктор наук. К своим студентам он очень требователен и строг.

Дочка работает в Государственной думе Томской области. Ее старшая дочь учится в ТПУ, специально в ТУСУР не пошла - говорит, чтобы не подумали, что по блату. Младшей внучке шесть лет - боевая такая растет.

Сын - менеджер нескольких бистро и ресторанов Томска. Хотя он кандидат наук, но в 90-е годы деваться было некуда, на зарплату не проживешь. Сейчас он говорит, что может работать менеджером в любой отрасли, не обязательно в торговой. У него много наград, его избрали главным ресторатором Томска.

Его дочь, моя внучка, учится сейчас в США в Корнеллском университете. У нее две золотые медали за окончание средних школ в Томске и США.

- По-вашему, для молодых сейчас настало более «честное» время? Не надо заниматься общественной работой, просто идти на пролом, заниматься своим делом.

- Не могу сказать - более честное. И раньше дорогу давали молодым и талантливым. Сейчас лучше в том, что мы вышли в мир, молодежь может заниматься инновациями, поехать учиться за границу, увидеть мир. Для талантливого человека возможностей для развития стало больше.